Продолжаем вести холодную войну, и не понятно, кому от этой отстранённой вежливости становится легче, но, видимо, сил что либо менять нет ни у него, ни у меня.
Легла вновь под утро; много читала, очередная книга отправляется на полку не принося никаких, решительно ни-ка-ких, эмоций. Думала о собственном произведении. Продуктивность моя и в этой сфере ушла в область отрицательных значений, и всё, что я написала за последнее время было вымучено, словно явившись мне на заклание. Не смотря на абслютную творческую (да и физическую, что уж там) импотенцию, мне снятся донельзя живые, говорящие сны. Впервые за долгое время во время сна мне сам пришёл сюжет, абсолютно оторванный от моей жизни. Правда, как и со всеми снами, перенося его из области сновидений в литературную стезю — он оброс лишним, лишаем моего мировоззрения покрылся так плотно, что кажется, будто совершенно изменил свою изначальную форму.
Если вырезать-отрезать-отрубить всё ненужное, может выйти вполне себе сносно. Я не совсем убеждена пока ни в форме, ни в содержании, и сегодняшнее утро встречала в тщетных попытках добиться от себя понимания, как я вижу эту работу. Если вижу её вовсе.
Поймала себя в очередной раз на тревожной мысли, что даже литература не приносит в последнее время должной радости, эмоций. Всё словно замшелое, покрытое тоской. Серое и однообразное. Ничего вокруг не изменилось, кроме того, как я воспринимаю всё. Надеюсь, что это временное, иначе я совсем не понимаю, что с этим делать.
Забываю поесть, да и в целом кусок в горло не лезет. Проснувшись утром (читай: днём) уговорила себя приготовить завтрак. Скорее вопрос необходимости движения, чем голод, от того и заботливо скормила всё С., не притронувшись к еде. Меня всё ещё немного подташнивает, но на самом деле есть просто не хочется, нет ни аппетита, ни морального желания в себя что либо пихать насильно. Однако, пихни я в себя вчера что-то более конкретное, в доме не было бы этого гнетущего ощущения неестественного молчания. Слушаем музыку, каждый свою, нас разделяет по меньшей мере стена, по большей мере плюс-минус бесконечность и весь холод открытого космоса.
Думаю о маме и доме: место, никогда не казавшееся мне оплотом безопасности, в последнее время постоянно является мне во снах. То тут, то там, среди сюрриалистичных фантазий мелькают детали родного края: лестница подъезда, лавочка возле дома, волны, выбрасывающие на охровый берег тухлую рыбу. Я скучаю по дому? Что я чувствую? Конечно, мне там не место, разумеется, это далеко от привычного понятия `скучаю`. Тем не менее, образ дома в голове возникает до крайности часто. Будто я в самом деле соскучилась. Если бы не отвращение от одной мысли возвращения туда, я бы приняла эти чувства за сантименты. С другой стороны, любая мысль о движении куда либо вводит меня в неприятный ступор.
У мамы всё в порядке, насколько я могу рассудить из нашего нехитрого подобия общения, это успокаивает мою совесть хотя бы отчасти. Она в самом деле хочет мне помочь, я верю, и попытки убедить меня вновь заняться терапией, может, и были бы продуктивны, имей я возможность вновь посещать М.В., однако, расстояния не терпят оправданий. Он достаточно чётко дал понять, что я могу рассчитывать не более чем на беседы, о медикаментах не может быть и речи, учитывая всю поднаготную.
Первое время я злилась: терпеть не могу всякое проявление недоверия, так и хочется из упрямства оправдать негативные установки. Сейчас не испытываю ровным счётом ничего по отношению к этому решению М.В, здесь логика присутствует, и особенно явно я ощущаю её когда пичкаю в себя что угодно, то алкоголь, то бесполезные успокоительные, в надежде у_покоится уже наконец-то.
Рисовала вчера (как итог, в краске я, чашка кофе, в которую макала кисть, монитор, пол, буквально..) и это был пейзажик, чаще всего возникающий у меня в голове во время воспоминаний о терапии. К рис ованию я всегда относилась сносно, но так чтобы пытаться визуализировать то, что я чувствую — такого опыта у меня не было, до терапии с М.В.. Рисую каждый раз практически одно и то же место: поле, мимо которого я часто проезжала на машине: сперва с отцом, к его родным, затем и одна, когда уезжала то в универ, то чёрт пойми куда. Мало там от чувств, но всё ещё помню странный страх за свою жизнь, не помню, куда мы ехали, но мне тогда в самом деле привидилось, что отец хочет убить меня и намерян превратить эту поездку в последнюю. Уж не знаю, что за мысли тогда обуяли мою далеко не светлую голову, но эмоция испуга и пейзаж за окном плотно осели в голове.
Жарко. Душно. Нужно выйти из дома и купить пластыри для перевязок. Бок заживает, и когда я впервые увидела такой явный прогресс, почувствовала настоящую живую радость внутри, почти что восторг, восхищение, что-то на вкус как орбит со вкусом надежды (не бабкиной, no, no, no..). Вспоминаю в такие моменты, почему я это делаю, и почему не вижу никаких других вещей, что могли бы заменить мне это.
Кажется, будто как бы плохо всё не ощущалось, рано или поздно любое состояние не стояния обратится назад, к норме. Долго стояла голая перед зеркалом, впервые не испытывая к себе отвращения. Тыкала пальцем в красные края рубца, в ещё заживающую плоть, в прочем, ничего совсем не чувствующую. Выдернуть нитки было больно, смотреть, как за когда-то белой нитью, прилипшая, гноящаяся, тянется плоть, было как минимум мерзко до тошноты.
Я думаю, больнее было не справиться? Или больнее было зашивать себя? Сломала иглу в себе, так что пришлось ковыряться в ране, чтобы вытащить лишнее. Плоть протыкалась тяжело, напоминала кусок свинной кожи на сале. Шить пришлось изнутри раны, кожа не поддавалась тупой игле, не удивительно, что одна из них сломалась во мне.
Тем не менее, что я поимела? Муки совести, от того что вроде как вновь начала делать _это, с другой стороны, было бы обманом не признать, что я так или иначе понемногу тихонько вредила себе, и не сказать, чтобы всегда это было незаметно. Просто до этой поры, не оставляло на теле шрам. Шрамы от ожогов не в счёт же?
Это как бесконечная игра дома.
— Ты пьёшь слишком много таблеток.
— Всё под контролем, не волнуйся.
— Ударилась? Рука синяя.
— Прищимила дверью шкафа.
— Ожог?
— Была не слишком аккуратна с плитой. Надо быть внимательней.
Само собой, та-ко-е, такое я скрываю более тщательно, тем не менее, ну. Нельзя сказать, что я делаю какие-то совсем неочевидные вещи? Нет, я успокаиваю себя как могу, большего у меня нет. Мы оба сознательно-бессознательно игнорируем эти тревожные звоночки, что делает нас семьёй.
Я в целом не особо приятельница этой вашей так называемой нормы (бейтс), пока что-то работает и не вредит окружающим, мне решительно без разницы на то, какими методами достигается цель. Принцип наименьшего вреда: в конце концов, я ещё жива, стало быть всё работает.